стало душно.
- Где она? - почти шепотом повторил он.
- Разве ты не знаешь, Павлуша? Нет Веры... Нет Веры... Она ведь на
войне санитаркой...
- Не может быть, - растерянно и глухо сказал Сафонов.
Потом он помнил: Верина мать, провожая его, все смотрела ему, казалось,
в самые зрачки текучим, задумчивым взглядом и повторяла грустно:
- Как жаль, как жаль!.. Вы вместе росли...
Сафонов ощущал себя окончательно разбитым. Он теперь не знал, куда
идти, кого искать, и совсем бесцельно зашел в летнее кафе на углу. Было
жарко и все так же душно, не хотелось есть, но, когда подошел официант, он
заказал две бутылки пива, долго сидел в шуме, бестолковом говоре под
теневым зонтиком, устало глядя на город, весь зеленеющий акациями, южный
по своей белой и солнечной красоте и почему-то чужой ему сейчас.
И было тоскливо, одиноко, досадно; и, не допив пиво, чувствуя
раздражение, неудовлетворенность, он неожиданно для самого себя
расплатился и не без последнего упорства пошел снова бродить по городу со
слабой надеждой.
Но он так никого и не встретил. А в десятом часу вечера, вконец усталый
и будто ограбленный, он направился в сторону вокзала, вышел на 1-ю
Пристанционную. В тихих сумерках зажигались фонари, неподвижно зажелтели в
пролете улицы, от садов резко и свежо потянуло прохладой, загорелся свет в
домах, за забором на террасе заиграла радиола. По шоссе в сторону
городского парка с шелестом проносились уже освещенные, как зеленые
аквариумы, троллейбусы; на углу зыбко переливалась неоновыми зигзагами
реклама кинотеатра.
В этом городе никто не знал его. Только Верина мать...
Павел Георгиевич подошел к троллейбусной остановке, надел плащ, поднял
голову и внезапно в проеме улицы увидел свою школу - четырехэтажная, с
темными окнами, она стояла, как и тогда... Она не изменилась. Она была
прежней, как в детстве, как много лет назад.
Он несколько минут, не отрываясь, смотрел на темный силуэт школы,
затем, точно кем-то подталкиваемый, отчаянно махнул рукой, вошел в
пустынный чернеющий школьный парк... И с радостным утомлением сел под
старой акацией, возле которой когда-то на переменах играли в фанты. Это
бывало весной, когда земля еще приятно отдавала сыростью!.. Он ощупал
скамью, погладил ствол акации и засмеялся, как будто он встретил очень
давнего знакомого, до боли доброго, совсем не изменявшегося знакомого,
который все знал о Павле Георгиевиче, и Павел Георгиевич все знал о нем...
Неужели он когда-то сидел за партой? Неужели когда-то, во время
весенних экзаменов, был над школой глухой гром и майский ливень обрушился
на город с веселой яростью первой грозы? И прошел с бурным плеском в
асфальт, с шумом дождевых струй по ветвям, со звоном в водосточных трубах,
с фиолетовыми над мокрыми домами молниями... И тогда хотелось бросить
экзамены, бежать вместе с мальчишками под этим веселым теплым дождем и,
задрав штаны, болтать ногами в парных лужах, которые еще пузырились, но в
них уже отражалось посветлевшее небо.
"Да, ведь это было!" Он представил все ярко и, с волнением и
любопытством
