среди позеленевшего неба, - ничто детально и точно не было
сразу намечено и выделено сознанием Новикова. Все это даже не могло
интересовать его, выделиться, остановить внимание, кроме одного, что в ту
минуту реально увидел он.
Вся мрачно теневая, темная еще, покрытая остатком ночи опушка соснового
леса, куда днем отошли немцы, как бы раздвигалась, оскаливаясь огнем, -
черные тела танков, тяжело переваливаясь через лесной кювет, уверенно
расползались в две стороны: в направлении свинцово поблескивающего озера,
мимо бывших позиций Овчинникова, и через минное поле - в направлении
высоты, где стояли орудия Новикова. Все, что мог увидеть в первое
мгновение он, удивило его не тем, что запоздало началась атака, а тем, что
незнакомое и новое что-то было в атаке немцев, в продвижении их.
Ночь, еще непрочно тронутая зарей, заливала темнотой низину, услужливо
скрывала начавшееся движение танков к высоте. Только по чугунному гулу, по
длинно вырывавшимся искрам из выхлопных труб, по красным оскалам огня, по
железному скрежету будто гигантски сжатой, а теперь разворачиваемой,
упруго шевелящейся, дрожащей от напряжения стальной пружины Новиков точно
и безошибочно определил это новое направление на высоту.
Пышно и ярко встала над разными концами леса россыпь двух сигнальных
ракет. Как отсвет их, ответно взмыли две высокие ракеты на окраине
горящего города, в том месте, откуда ночью с тыла высоты стреляли по
орудиям прорвавшиеся из Касно танки, и Новиков, заметив эти сигналы, понял
их: "Мы идем на прорыв, соединимся в городе".
Плохо видимые танки, разворачиваясь фронтом, подминая кусты, словно
жадно, хищно пожирая их, уже вползали в район минного поля перед высотой,
- тогда стало ясно Новикову, что немцы успели за ночь разминировать полосу
низины.
- Что стоите, Степанов? К орудию! Бегом! - скомандовал Новиков, вдруг
увидев, как нервно мял, тискал свои мясистые щеки Степанов.
Стоял он рядом в ходе сообщения, грузно приседая, оглядываясь на
кипящую разрывами высоту, крупные губы прыгали, растягивались, он медлил с
желанием выдавить из себя что-то; слов Новиков не разобрал.
- Бегом!
"Что это с ним? Спокойный ведь был парень! Нервы сдали, что ли?" -
подумал Новиков досадливо и удивленно, видя, как побежал к орудию
толстоватый в пояснице Степанов, как при разрывах нырял он большой
головой, так что уши врезались в воротник шинели.
Новиков два раза пригнулся, когда бежал следом за Степановым к орудию.
Осколки рваными даже на слух краями резали воздух над бруствером, звенели
тонко и нежно. И этот противоестественно ласкающий звук смерти по-новому,
до отвращения ощущал Новиков.
На огневой позиции, неистово торопясь возле орудия, солдаты с помятыми,
серо-землистыми от бессонницы лицами суетливо подправляли брусья под
сошники. Порохонько сидел на земле без шинели, сильно и жестко обрубал
топором края канавки в конце станин; нетерпеливо перекашивая злые губы,
кричал что-то Ремешкову, вталкивающему брус под сошники. У мигом
повернувшего лицо Порохонько острые глаза налиты жгучей радостью
мстительного облегчения. Взгляд
