ясное!
- Было то, что могло быть, Платоша, - ответил Никитин. - Мы стояли в
Кенигсдорфе дней пять. Второго мая нас вывели из Берлина.
- И та девочка - госпожа Герберт? Господь-бог! Ай, Вадимушка,
Вадимушка, сейчас ты примешь димедрольчик, запьешь минералкой, укроешься
потеплее одеялом, завтра проснешься со свежей головкой, готовый для
дальнейших дискуссий. - Самсонов, широко раскрывая рот, завывающе зевнул:
- Ава-ва-а... Не отдаешь себе отчет, как все гениально? Прошло четверть
века, но ты вспомнил ее лучезарное, прелестное, невинное личико... и впал
в меланхолию. Сюжетик восемнадцатого века, Вадим. А я ведь реалист
как-никак.
Самсонов закончил зевоту сипловатым смешком, руки его соединились на
животе, большие пальцы стали рассеянно постукивать, отталкиваться друг от
друга, и нечто снисходительно-сонное появилось на его круглом, аляповатом
без очков лице, в подслеповатом прищуре повлажневших от сладкого зевания
глаз.
- Перестань, Платон, разыгрывать и валять дурачка. Я говорю совершенно
серьезно. Ты способен воспринимать что-нибудь или мне замолчать?
- Мои уши на гвозде внимания, Вадимушка! Только отдохнуть бы тебе...
Никитин курил, смотрел на непроспанного Самсонова, взявшего
легковесно-недоверчивый тон, видимо показывая этим насмешливую досаду к
бесполезному разговору среди ночи, после телефонного звонка, прервавшего
сон по причине чужой бессонницы, - и смешок, и зевание его, и ироническая
непробиваемость начинали тоскливо раздражать Никитина, как и то нелепое
бессилие в омертвело пустынном коридоре отеля с темной вереницей ботинок у
дверей.
- Узнал ее не я, - раздельно сказал он, не скрывая возникшего
неудовлетворения. - Узнала она. Вероятно, случайно. Разумеется, случайно.
По фотографиям в книгах, которые переведены здесь. Собственно, поэтому она
и пригласила меня. Да, госпожа Герберт, с которой мы оба с тобой
познакомились, - та самая Эмма из Кенигсдорфа, и это я знаю точно. Теперь
можешь валять дурака и острить, Платоша, сколько тебе хочется.
- Ого-го-го, Ва-адик! Ну-ну, знаешь ли!..
Лицо Самсонова сначала распустилось в непритворном изумлении, но сейчас
же собралось, теряя заспанную опухлость, близорукие глаза его потерянно
сморгнули и стали до смешного беззащитными и выпуклыми.
- Ну-ну, Вадим! Вот оно, значит, ка-ак, - повторил он растянуто, вдохом
вздымая грудь под пижамой. - Это ты меня окончательно огорошил, подожди,
подожди, что-то я не совсем... Значит, она тебя через двадцать шесть лет
узнала - и пригласила? И - что? Как она тебе это объяснила? Зачем
пригласила? Ведь двадцать шесть лет - это уже все, все забыто, туман
сплошной. Зачем она оставила тебя сегодня? Ты это можешь мне сказать?
- Спрашивай попроще. Думаю - одно любопытство ко мне.
- Любопытство... У нее? Неужели любопытство? Уверен? А как у тебя,
Вадим? Только откровенно, если возможно... Мне что-то странновато было,
знаешь ли, когда она начала тебя оставлять у себя. Скажи, у нее что -
что-то особое есть к тебе?
- Думаю, нет. Но, представь, сразу вспомнил все. Будто вернулся туда, в
сорок пятый. Даже сиренью запахло.
